На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Metro новости

72 090 подписчиков

Свежие комментарии

Дина Рубина: Писать книги страшно

Сегодня известная писательница и киносценарист Дина Рубина отмечает свой 65-й день рождения. Накануне она презентовала первую часть своей новой трилогии "Наполеонов обоз" – "Рябиновый клин". Репортёр Metro встретился с Рубиной и поговорил с ней о книге и жизни.

После прочтения первой части трилогии "Наполеонов обоз" у меня сложилось ощущение, что это главный труд в вашем творчестве. Я прав?

Не дай Бог. Конечно, пока писатель пишет книгу, она для него, безусловно, главное, драгоценное дитя. На данный период жизни. После чего начинается новый период и новая книга – самая главная. Понимаете, я уже тот грузчик, который перетаскал очень много разной клади, много разной, скажем метафорично, мебели. Таскала и тяжелые буфеты, и лёгкие табуретки, потому да: это такой вот очередной мой тяжеленный буфет, который в настоящее время я привычно несу на собственной спине, мечтая живой дотащиться до последнего, девятого этажа и водрузить там этот немыслимый груз на его незыблемое место. Надеюсь, дойду.

В одном из интервью вы говорили, что этот роман прежде всего человеческая история, рассказанная в историческом контексте. Вы, когда над ним работали, консультировались с историками?

Нет. Во-первых, я терпеть не могу эту скользкую науку, во-вторых, терпеть не могу научных консультантов. Я всего-навсего придумала некую историю двух-трех, переплетенных друг с другом, человеческих жизней, которая происходит на фоне таких вот отзвуков некой смутной истории офицера наполеоновских войск, предка моего героя. На чувствах моих героев, на их любви, на их драме она никак не отразится. Сюжет – это другое дело. В разных декорациях могут действовать самые разные люди.

Вы говорили, что супруг иногда вмешивается в работу над книгой и рекомендует, например, убрать абзац. Была ли такая ситуация при работе над "Рябиновым клином"?

Нет, мой муж ни в коем случае не вмешивается в мою работу, но, скажем так, если меня что-то смущает, я читаю ему отрывок. Я ему верю, он художник, то есть человек с чувством колорита, освещения сцены, с чувством интонации – всё это обязательно для художественного текста. Иногда говорит: "Вот там, знаешь, концовка сцены, мне кажется, лишняя". Я говорю: "Как? Ты что?! Ты не понял! Там же она ему говорит, что… а он ей отвечает…" А он мне: "Ну и нечего ей отвечать". На что я ему: "Ты ничего не понимаешь! Ты просто ничего не понимаешь!" Потом убираю эту фразу: доверяю ощущению этого моего читателя.

Можно сказать, он ваш первый читатель, да?

Он первый подопытный кролик. Первый читатель всего текста целиком – мой редактор, Ольга Николаевна Аминова. Именно ей попадает в руки какой-то, на мой взгляд, готовый текст, который тем не менее должен пройти редактуру.

Мой любимый роман у вас "На солнечной стороне улицы". И в конце герой оказывается в Ташкенте, он гуляет по городу и понимает, что Ташкента его детства больше нет. Посетило ли вас такое чувство, когда в апреле этого года вы прилетели в Узбекистан для съёмок в документальном фильме о себе?

Да, сейчас это другой город, совершенно другой город. Удивительным образом с города снесло целый пласт времени. А я осталась. И вот оказалась "принесённой ветром" в этот город. И это было, конечно, и радостно, и грустно. И неожиданно для меня, и предложение было неожиданное. Я от предложений "навестить юность" всегда отказываюсь, но режиссёру Станиславу Митину отказать не смогла.

А вот он, кстати, говорил, что ему пришлось чуть ли не уговаривать вас долго, тяжело.

Правда. Я не люблю быть персонажем фильма, тем более фильма обо мне. Считаю, человек должен пройти свою жизнь, завершить её, и тогда... Если эта жизнь чего-то стоила… Но не смогла отказать Станиславу, моему старому другу, ташкентцу. К тому же, он – хороший режиссёр, автор фильмов по моим повестям "Любка" и "Двойная фамилия". И фильм получился скорее не обо мне, а о нашей молодости, о том, что для нас было важно и ценно, – о жизни. Фильм очень нежный.

Кстати, о Москве. Мы беседуем с вами в День города. Вот какая у вас с Москвой первая ассоциация возникает, это тоже один из ваших городов?

Да, это тоже город, в котором я долго жила. В моей судьбе он длился какое-то время. Потом я еще жила в нём 3 года, будучи уже абсолютно изменившимся человеком, израильтянкой, прошедшей какие-то испытания судьбы. Но вот эти вспышки легкой такой саднящей боли, которая сжимает сердце, когда думаешь о юности, о молодости, которая прошла и здесь, в частности, - это, конечно, важные переживания. Москва для меня – это продлённые ощущения. Это и Москва более или менее благополучных восьмидесятых, Москва 86-го года, когда здесь родилась моя дочь; омерзительная Москва 90-го года с расклеенными по остановкам листовками общества "Память". В том числе со знаменитым антисемитским письмом писателя Куприна издателю Батюшкову. Все это сплелось в памяти, в ощущениях, всё было вместе, поэтому Москва для меня очень сложный город.

Дина Ильинична, в одном из интервью вы заявили, что существует огромная пропасть между людьми пишущими, авторами-писателями, и людьми, скажем так, литературной тусовки, которые говорят о литературе, но ничего не делают. Ведь сейчас эта пропасть сокращается или она осталась?

С какой стати ей сокращаться? Так устроена любая литературная жизнь. Существует художник – всегда отдельное, часто одинокое существо, "человек рождающий", такая живородящая рыба. И существует литературная среда, литературная жизнь, со всем, что в ней полагается: с презентациями – статьями-премиями-интервью. С читателями, слушателями, критиками… и так далее. И это тоже необходимо. Просто, к творчеству это отношения не имеет.

А вот художник - он одинокий человек по своей сути или всё-таки нет? И было ли вам страшно писать какой-либо роман?

Я бы даже сказала, он трагически одинокий человек. Лоренс Дарелл говорил, что писать книги – так же страшно, как спать одному в заброшенном доме. Это и вправду - страшно. Просыпаешься ночью и понимаешь, что всё, что ты задумала, весь сюжет с выстроенными и продуманными линиями, – это просто недоразумение. Этого просто не может быть. Это какой-то ужас: с чего ты решила, что ты можешь написать этот роман? С чего ты решила, что ты вообще способна написать что-то стоящее?! С чего ты решила, что за год осилишь эту махину?! Все, завтра встаю и пишу редактору письмо с извинениями. Этот роман, к сожалению, не будет написан.

Неужели у вас бываю такие ситуации?

- Регулярно. С каждой книгой. Я человек очень сомневающийся, и в глубине своего существа – абсолютно не уверена в себе. Понимаете? Это не кокетство. Я, конечно, осознаю, что являю собой такого вот литератора с большим творческим багажом, автора романов и повестей, лауреата премий и ля-ля-ля… Что мои книги нравятся какому-то количеству читателей… ну, и всякое такое. Но, понимаете, у каждого писателя в уме есть свои собственные вершины, на которые - он это знает, понимает глубоко внутри – никогда он не вползет. Никогда. Хотя при этом в любом романе окажется несколько сцен, парочка описаний степи или леса, неба или гор, за которые ему нигде и ни перед кем стыдно не будет. И это нормальный творческий процесс.

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх